— Вы не могли бы выправить мне косу? — женским, но слегка хрипловатым голосом спросила гостья.

— Всё, да? Конец? — отбросив тряпку куда-то в угол, вздохнул кузнец.

— Еще не всё, но гораздо хуже, чем раньше, — ответила Смерть.

— Логично, — согласился Василий, — не поспоришь. Что мне теперь нужно делать?

— Выправить косу, — терпеливо повторила Смерть.

— А потом?

— А потом наточить, если это возможно.

Василий бросил взгляд на косу. И действительно, на лезвии были заметны несколько выщербин, да и само лезвие уже пошло волной.

— Это понятно, — кивнул он, — а мне-то что делать? Молиться или вещи собирать? Я просто в первый раз, так сказать…

— А-а-а… Вы об этом, — плечи Смерти затряслись в беззвучном смехе, — нет, я не за вами. Мне просто косу нужно подправить. Сможете?

— Так я не умер? — незаметно ощупывая себя, спросил кузнец.

— Вам виднее. Как вы себя чувствуете?

— Да вроде нормально.

— Нет тошноты, головокружения, болей?

— Н-н-нет, — прислушиваясь к своим внутренним ощущениям, неуверенно произнес кузнец.

— В таком случае, вам не о чем беспокоиться, — ответила Смерть и протянула ему косу.

Взяв ее в, моментально одеревеневшие руки, Василий принялся осматривать ее с разных сторон. Дел там было на полчаса, но осознание того, кто будет сидеть за спиной и ждать окончания работы, автоматически продляло срок, как минимум, на пару часов.

Переступая ватными ногами, кузнец подошел к наковальне и взял в руки молоток.

— Вы это… Присаживайтесь. Не будете же вы стоять?! — вложив в свой голос все свое гостеприимство и доброжелательность, предложил Василий.

Смерть кивнула и уселась на скамейку, оперевшись спиной на стену.

***

Работа подходила к концу. Выпрямив лезвие, насколько это было возможно, кузнец, взяв в руку точило, посмотрел на свою гостью.

— Вы меня простите за откровенность, но я просто не могу поверить в то, что держу в руках предмет, с помощью которого было угроблено столько жизней! Ни одно оружие в мире не сможет сравниться с ним. Это поистине невероятно.

Смерть, сидевшая на скамейке в непринужденной позе, и разглядывавшая интерьер мастерской, как-то заметно напряглась. Темный овал капюшона медленно повернулся в сторону кузнеца.

— Что вы сказали? — тихо произнесла она.

— Я сказал, что мне не верится в то, что держу в руках оружие, которое…

— Оружие? Вы сказали оружие?

— Может я не так выразился, просто…

Василий не успел договорить. Смерть, молниеносным движением вскочив с места, через мгновение оказалась прямо перед лицом кузнеца. Края капюшона слегка подрагивали.

— Как ты думаешь, сколько человек я убила? — прошипела она сквозь зубы.

— Я… Я не знаю, — опустив глаза в пол, выдавил из себя Василий.

— Отвечай! — Смерть схватила его за подбородок и подняла голову вверх, — сколько?

— Н-не знаю…

— Сколько? — выкрикнула она прямо в лицо кузнецу.

— Да откуда я знаю сколько их было? — пытаясь отвести взгляд, не своим голосом пропищал кузнец.

Смерть отпустила подбородок и на несколько секунд замолчала. Затем, сгорбившись, она вернулась к скамейке и, тяжело вздохнув, села.

— Значит ты не знаешь, сколько их было? — тихо произнесла она и, не дождавшись ответа, продолжила, — а что, если я скажу тебе, что я никогда, слышишь? Никогда не убила ни одного человека. Что ты на это скажешь?

— Но… А как же?…

— Я никогда не убивала людей. Зачем мне это, если вы сами прекрасно справляетесь с этой миссией? Вы сами убиваете друг друга. Вы! Вы можете убить ради бумажек, ради вашей злости и ненависти, вы даже можете убить просто так, ради развлечения. А когда вам становится этого мало, вы устраиваете войны и убиваете друг друга сотнями и тысячами. Вам просто это нравится. Вы зависимы от чужой крови. И знаешь, что самое противное во всем этом? Вы не можете себе в этом признаться! Вам проще обвинить во всем меня, — она ненадолго замолчала, — ты знаешь, какой я была раньше? Я была красивой девушкой, я встречала души людей с цветами и провожала их до того места, где им суждено быть. Я улыбалась им и помогала забыть о том, что с ними произошло. Это было очень давно… Посмотри, что со мной стало!

Последние слова она выкрикнула и, вскочив со скамейки, сбросила с головы капюшон.

Перед глазами Василия предстало, испещренное морщинами, лицо глубокой старухи. Редкие седые волосы висели спутанными прядями, уголки потрескавшихся губ были неестественно опущены вниз, обнажая нижние зубы, кривыми осколками выглядывающие из-под губы. Но самыми страшными были глаза. Абсолютно выцветшие, ничего не выражающие глаза, уставились на кузнеца.

— Посмотри в кого я превратилась! А знаешь почему? — она сделала шаг в сторону Василия.

— Нет, — сжавшись под ее пристальным взглядом, мотнул он головой.

— Конечно не знаешь, — ухмыльнулась она, — это вы сделали меня такой! Я видела как мать убивает своих детей, я видела как брат убивает брата, я видела как человек за один день может убить сто, двести, триста других человек!.. Я рыдала, смотря на это, я выла от непонимания, от невозможности происходящего, я кричала от ужаса…

Глаза Смерти заблестели.

— Я поменяла свое прекрасное платье на эти черные одежды, чтобы на нем не было видно крови людей, которых я провожала. Я надела капюшон, чтобы люди не видели моих слез. Я больше не дарю им цветы. Вы превратили меня в монстра. А потом обвинили меня во всех грехах. Конечно, это же так просто… — она уставилась на кузнеца немигающим взглядом, — я провожаю вас, я показываю дорогу, я не убиваю людей… Отдай мне мою косу, дурак!

Вырвав из рук кузнеца свое орудие, Смерть развернулась и направилась к выходу из мастерской.

— Можно один вопрос? — послышалось сзади.

— Ты хочешь спросить, зачем мне тогда нужна коса? — остановившись у открытой двери, но не оборачиваясь, спросила она.

— Да.

— Дорога в рай… Она уже давно заросла травой.

И тогда начиналось:
- Ерофей меня не любит! Он Матрене-купчихе подмигивал! И вообще я толстаяяяяяяяяяяяяяяя!
С тех пор, как видите, ничего не изменилось.

Мама красавицы, Никифоровна, женщина умная и телосложением крупная, в воспитание кровинушки своей всю душу вложила. А уж сколько житейских мудростей да сказок рассказано было!

Вот и сейчас, открыв книгу, вразумляла Глашу заветами древними:

«Во времена давние жил да был Иванушка, молодец красивый и статный. Маменьке родной по хозяйству помощник, в ремесле кузнечном справный. В общем, парень, что надо: толковый, простой, и руки откуда надо растут.

Нравилась ему девица одна, с соседней улицы. Марья-краса – черная коса. Снилась по ночам, как гуляют они по улочкам городским, он ей петушка на палочке покупает, а она смеется так радостно и в глаза смотрит.

И вот как – то раз набрался молодец смелости сватов да отправил. Дескать, не пора ли нам пора, Марьюшка?
- Ха ха ха, - рассмеялась девушка, - меня завоевывать надобно, так просто не пойду под венец. Сперва подвиг былинный соверши. Принеси головы Змея Горыныча, глядишь – и соглашуся.
- А не пошла бы ты, - хмыкнул юноша.

Тут и сказке конец.
Иванушка попереживал немного, а потом женился на Аленушке. Может, не такой она красавицей была, зато сердцем добрая и мужа своего любила без памяти. Да и не отправляла воевать зверюшку редкую.
А Марья так и осталась в девках. Кому она нужна, дура неадекватная?».

- Ой, мамочки, - захлопала руками Глафира, - вот енто да. За ради любимой с чудовищем былинным поратиться.

Закрыв книгу, Никифоровна посмотрела на дочь:
- Это все, что ты уразумела?
(Тараканчики в голове красавицы вздохнули, согласно кивнув).
- Маменька, - улыбнулась девушка, - енто ж красиво. Такую ж любовь хочу, как в сказке. А не…
- Поругались, что ли?

- Нет, - вздохнула Глафира, - только Ерофей хоть и ладный молодец, да романтики все одно хочется. Вона через неделю день всех влюбленных, праздник-то какой великий. А парни своим ненаглядным подарят леденцы на палочке обыденно. Те же будут ахать неестественно. Где ж тут нега душевная, где томление сердешное?
(«Мы не пили», - легкий возмущенный шёпот).

- Придумали иноземную блажь, - фыркнула Никифоровна, - а торгаши и рады стараться. Навезли из Китая завлекательной и бесполезной ерунды. Давеча соседка Авдотья рассказывала про кокошники с вентиляторами. Срамота одна.

(«Браво, мама, браво», - бурные аплодисменты, переходящие в овации).
- Ты не понимаешь, хочется оригинальности. И вообще, ежели любит, пущай подвиг совершит!
(На этом моменте тараканчики переглянулись).
- Сама-то его как?

- Люблю, - вспыхнула Глафира, - он такой, такой красивый, а еще умный, заботливый, и непьющий, и хозяйственный.
(Тараканчики облегченно выдохнули и перекрестились),
- Все одно без подвига замуж не пойду. Хочу любви, как в сказке.
(«Твою ж устрицу в замкадье»).

- Милая моя, - Никифоровна погладила дочь по голове, - не глупи, вон идет твой ненаглядный, гулять позовет, нешто прогонишь?
(«Хрен её знает, мы уже ни в чем не уверены».)

- А и прогоню, - шмыгнув носом, Глафира топнула ножкой, - без голов Горыныча на день влюбленных замуж не пойду! Хочу, чтобы все подружки мне завидовали! Пущай, как в сказке будет.
( «Наливай, мужики, это надолго»)
***
Вечером в переполненной харчевне пьяный в стельку Ерофей изливал душу темно-зеленой бутылке:
- А ить я-то ради нее.. Ик… А она…Ик… Перед подружками чтобы …Ик… Подарок нашел…Ик… Лапти с люрексом… На ентот… Бздень влюбленных…Тьфу ты… День зачарованных… Нет… А… и ладно… Пойду я…

Старый кабатчик понимающе вздохнул, глядя, как Ерофей, покачиваясь, открыл дверь и растворился непроглядной ночи.
***
А Глафира на следующий день купалась в плохо скрываемой зависти подруг.
- Не брешешь?
(«Не брешет, подтверждаем»).
- Вот те крест. Люблю, грит тебя, Глафирушка, спасу нет. Посему добуду я головы змеиные.

- Ой ва, счастливая ты, подруга! Такого мужика оторвала, ну, а потом че?
- А ни че. Сказал, что коли и помрет, то с моим именем на устах. Собрался, и пошел на Черную гору, в логово Горыныча, чудище поганое воевать. Вона какой у меня жених!

Озадаченно посмотрев на резко замолчавших подруг, Глафира почувствовала холодок между полушариями (мозга, не подумайте):
- Что не так-то, родимые?
(«Это мы уборку затеяли, не парься»).

- Дак ить, - несмело начала Матрена – купчиха, - ежели он помрет, ты за кого замуж пойдешь?
(«Браво, браво», - бурные аплодисменты, переходящие в овации, - «только поздно»).

- А ну погодь, - вперед протиснулась Варя - кузнецова дочь, - это что получается? Ерофеем змей отобедает, а ты у нас парней отбивать станешь? Так что ли?
- Бей её, гадюку смазливую!

(Ошалевшие тараканчики толпились возле ушей и лихорадочно записывали происходящее, такого они сами не видели).
Как говорится, зависть подруг подобна стрингам на размер меньше. Вроде и красиво смотрится, но натирает и режет больно.
***
А вечером в переполненной харчевне пьяная в стельку Глафира, хлюпая разбитым носом, изливала душу темно-зеленой бутылке:
- Ик… Перед подружками чтобы …Ик… Маникюр вчера сделала только …Ик… А на кого ж ты меня покинууууууууууууул, сокол ясныыый… Я красивая?
- Правее.
- Что? - девушка испуганно обернулась.
- Я говорю, зеркало правее, хватит тебе ужо, - старый кабатчик, добродушно усмехнувшись, забрал бутылку и проводил посетительницу до двери, где кивнул проходящим мимо стрельцам. Так что девушку сопроводили домой в целости и сохранности.

А там уже Никифоровна, охая и причитая, делала примочки, прикладывала лед к подбитому глазу и пыталась успокоить зареванную и побитую дочь. Тараканчики вздыхали и сочувственно помалкивали, поэтому Глафира, наплакавшись, быстро уснула.
***
- Выходи на смертный бой, чудище поганое!
Ерофей бесстрашно стоял на высокой горе, размахивая мечом:
- Накормлю я тебя сталью булатною, да попотчую копьем долгомерным, опосля подрихтую щитом цельнокованым.

И задрожала земля, когда Змей Горыныч с протяжным ревом завис над богатырем:
- Зачем пожаловал?
- Хочу силушкой померяться, - крикнул Ерофей, - и землю родимую освободить от нечисти проклятой.
- Я тебя не обзывал, - буркнул Горыныч, но тут же встрепенулся, - инда быть посему, на!

И полыхнул из трех голов жарким пламенем.
Долго битва шла, без устали махал Ерофей мечом, разил копьем змея трехглавого. Только головы никак отрубить не удавалося. Вдруг изловчился Горыныч и ударил богатыря между лопаток по-подлому.

Закачался Ерофеюшка, соскользнула нога его в пропасть глубокую. Улыбнулся он тогда улыбкой светлою и прошептал:
- Любимая, умираю с твоим именем на устах, овцаааааааааааааааааааа!
***
- Ох ты ж, страсти какие, - Глафира вскочила и осмотрелась.
(«Подъем, мужики»).
На лавке тихо посапывала Никифоровна, где-то перелаивались дворовые собаки. Город спал.
- Дура я дура, сама, своими руками на смерть отправила суженого.

В мозгу яркой молнией свернула мысль (тараканчики успели пригнуться и удивленно переглянулись):
«Спасать милого надобно».
Быстро одевшись, Глафира на цыпочках выскочила во двор. Перепрыгнув плетень, путаясь в сарафане, девушка бежала между спящих домов, а в голове церковным колоколом бабахало:
(«Пожалей, мы оглохнем»). Простите, не то.

А в голове церковным колоколом бабахало:
«Только бы успеть, только бы успеть».
На счастье, впереди показался дремавший возница. Прыгнув в телегу, девушка стукнула мужичонку по плечу:
- Шеф, четыре тарифа, на максимальной скорости, вперед. Нноооооооо!
И ставшая боевой тачанкой телега понеслась к Черной горе.
***
Как вы уже догадались, сон Глафиры был в руку. Почти.
Выйдя из кабака, Ерофей, пошатываясь, направился в путь дальний и опасный, воевать Горыныча, для храбрости напевая под нос что-то из раннего Шнурова. Местная нечисть связываться с пьяным не пожелала категорически, поэтому добрый молодец без проблем миновал и леса, и болота, и прочие инженерные заграждения на пути к жилищу змея.

- Вот оно, логово злодея страшного, - запоздало икнув, Ерофей рассматривал огромную гору, жутким провалом в которой зияла черная пещера.
- Ну, Глафирушка, не поминай лихом, - и, схватив валявшийся рядом березовый дрын, молодец бросился вперед, - аааааааааааааааааааа!

- …пчхи. Сова, не мешай. Расцвелииииии уж давнооооооо хризантемы в саду, я туда не пойду, и сюда не пойду! Почему? Потому, мне и здесь хорошо…

Ерофей, пытаясь отдышаться, удивленно смотрел на кружившую под сводами пещеры сову и Горыныча, закреплявшего на стене разноцветную гирлянду. Головы, синхронно покачиваясь, распевали в три горла.
- Э, ой ты гой еси, чудище поганое, - решившись, выкрикнул молодец.
- Угу, - поддакнула сова.
- Ой я гой еси, - не оборачиваясь, согласился змей, - будь другом, отвертку подай. Спасибо. Зачем пожаловал, богатырь былинный?
- Выходи на смертный бой!
- Я?
- Угу!
– Птица, заткнись, - Горыныч аккуратно заизолировал торчащие провода и повернулся, - в электрике разбираешься?
- Чего?

- Жаль, - вздохнул змей, - понимаешь, не фурычит. То ли коротит где-то, то ли лампочка перегорела. Так что ты говорил?
- Биться пришел, - Ерофей вздохнул и опустил дрын.
- Молодец, - похлопали крылья, - меч в подсобке, копье со щитом там же. В добрый путь.
- А…
- Ты еще здесь? – головы переглянулись, - извини, совсем забыл.
И тщательно откашлявшись, Горыныч пропел:
- Я желаю удачи в бою, я жела-а-а-ю удачи. Теперь душенька довольна?
- Угу, - ответила сова.

Отвернувшись, головы занялись рассматриванием гирлянды, что-то бормоча.
- Так это, - нерешительно промямлил Ерофей, - с тобой пришел ратиться.
- Верблюды идут на север, - фыркнул змей.
- Что?
- Я говорю – заколебали, - бросив изучение проводов, Горыныч тяжело вздохнул и… заплакал.

- Не пещера, а мавзолей вождя мирового пролетариата, ходят и ходят. Жена на сохранении лежит, рожать скоро. Думал гирлянды развесить, дабы удивить свою ненаглядную огоньками разноцветными. Так провода коротят, лампочки не горят, еще и ты приперся.
- Угу, - поддакнула сова.
- Заткнись, - Горыныч согнал крылом надоевшую птицу и громко высморкался, - а обзываться зачем? Чудище, вдобавок поганое. Сам такой! Между прочим, кое-кто меня называет лапочкой, мимимишныи и котиком. Понял! Да если хочешь знать, я…

Дальнейшие слова потонули в громких всхлипах, сквозь которые изредка прорывалось:
- … распределитель в заднюю дверцу… заняться нечем… и сова эта… конъюнктивит и геморрой… сиречь… глаз натяну на ж…
Растерянный Ерофей смущенно подошел ближе и неловко обнял причитающие головы:
- Ну, ты это, не обижайся. Я ж не баловства ради, а токмо во исполнение воли пославшей мя невестушки. О, леденцы есть, хочешь?
- Давай, - согласно хлюпнули три носа.
- Вкусно?
- Угу, - поддакнула сова.

- Заткнись, - хором рявкнули Ерофей с Горынычем и, переглянувшись, расхохотались.
- ну, коли я в гости пожаловал, давай посмотрим, что с проводкой. – предложил юноша, - чай, не сложнее, чем коня подковать. Так, что тут у нас, ага понятно. Сова, не мешай. Не мешай говорю. Есть! Вот! Сова, не мешай. Горыныч, подай меч, тут изоляцию снять надобно. Сова. Не мельтеши. Сова! Овцааааааааааааааааааааааааааа!

Через минуту перепуганный донельзя змей тормошил отключившегося Ерофея:
- Братишка, ты чего. Не пугай, эй, эй, очнись. А посмотри на меня хоть глазочком, а скажи ты хоть слово, мне ж теперь полный …
- Угу.
- Заткнись, - средняя голова повернулась и выпустила струю дыма в сторону невозмутимо взиравшей на происходящее совы, - я быстро, присмотри за парнем.
Схватив ведра. Горыныч выпорхнул из пещеры.

Надувшись от важности, птица спокойно устроилась на груди отключившегося Ерофея.
- Ааааа, - юноша с трудом приоткрыл глаза, - где я. Глафирушка, ты ли это?
Сова оглянулась и, никого не обнаружив, недоуменно пожала крыльями:
- Угу.
***
А полчаса спустя от пещеры доносилось:
- … глаз алмаз. Ну спасибо. Удружил.
- … не забудь заизолировать, мало ли.
- … говоришь, за головами послала?
-… делать, ума не приложу. Без голов никак нельзя.
- … любишь?
- Угу.
- Я из тебя чучело сделаю!
- Погоди. А ведь это идея.
- Эй, эй, ты чего. Мне завтра к жене ехать. Стирка глажка опять же, и вообще… Я не согласен. Не хочу быть как дедушка Ленин.
- Ты послушай…
***
- Быстрее, еще быстрее!
Возница десантировался еще перед лесом, так что всю ответственность за возможные последствия целиком и полностью несла резко поумневшая девушка.

Местная нечисть связываться с ней не пожелала категорически, здраво рассудив, что милые бранятся – только тешатся, а восстанавливаться после разрухи себе дороже. Поэтому телега неслась вперед по шустро появлявшейся, как по волшебству, дороге.

Глафира клялась самыми страшными клятвами, что «ежели милый мой живой, то и леденца хватит, не надоть мне ни лапти с люрексом, ни кокошник с пропеллером. И леденца не надо. Токмо бы мой единственный Ерофеюшка обнял и молвил»…
- Глафирушка!
«Вот так и молвил, а уж я-то… Услыхать бы…»
- Глафирушка!

(«Тормозииииииииииии!», - встрепенулись тараканчики).
«Голос его сладостный, вот как сейчас…»
(«Тормоизиииииииииии, дура!»).
- Глафирушкааааааааааа….авцааааааааа!

В общем, проще от Горыныча уйти, чем от любимой на телеге. Случилось классическое ДТП, где виноваты оба. Пешеход не смотрел по сторонам, водитель – вообще не смотрела, никуда.

Что было дальше, знать не обязательно. Уж сами представьте, как они обнималися да целовалися. Ну, когда Глафира суженого в чувство привела.

А утром влюбленные прибыли в город. Синяки на Ерофее зажили быстро, там и свадебку сыграли. Глафире завидовали все подружки. Это ж надо, не побоялся за ради любви с Горынычем сразиться и отобрать подарок редкостный, с пузиком жёлтеньким. Ой, он такой мимимишный, хочу, хочу, хочу!

С тех пор на день ошпаренных, простите, влюбленных, парни дарят девушкам не заморскую придурь, а милого Горыныча, игрушку мягкую. Говорят, ему надо почесать животик, и ежели головы захихикают, то женится, никуда не денется, а в доме будут царить любовь и счастье.

Ерофей и Глафира, крестные детишек змеиных, создали артель семейную пошивочную, так что игрушек забавных всем хватит. Из Китая везти не надо. Кстати, парни очень полюбили говорящую сову.
Таперича только и слышно в трактире:
- Ну что, мужики, за здоровье?
- Угу.
***
Тут и сказке конец.

Так что, парни молодые да мужчины зрелые, помните: подарки подарками, а без романтики в отношениях никуда. Ведь если ненаглядная ваша затоскует, то пиши пропало.

Повезет – только малой кровью отделаетесь, сиречь просто мозг вынесет. А ежели нет…тараканчиков в девичьей головушке много, мало ли что насоветуют.

Автор: Андрей Авдей