Вскоре миссия де Ферриоля была завершена, и он вернулся во Францию, увозя с собой Айшет. По дороге, в Лионе, девочка была крещена, причем крестным отцом ей стал сам де Ферриоль. При крещении она получила имя Шарлотта-Элизабет, но под этим именем значилась только в документах. На новой родине все стали звать ее на французский манер Аиссе.

Через год Шарль де Ферриоль снова отправился в Стамбул, теперь уже послом, на десять с лишним лет. Заботы об Аиссе он поручил своей невестке, жене брата, Марии-Анжелике де Ферриоль. Она была полновластной хозяйкой большого особняка Ферриолей в Париже. Ее муж, Огюстен-Антуан, был много старше жены, ни во что не вмешивался и на многое закрывал глаза – например, на многолетнюю связь жены с маршалом дю Бле. Когда Аиссе появилась в доме, у этой четы уже был годовалый сын Антуан, а вскоре родился второй, Шарль-Огюстен, причем его крестными родителями были записаны двухгодовалый братик и семилетняя Шарлотта-Элизабет, то есть Аиссе. Когда мальчики выросли, они стали самыми верными друзьями «кавказской пленницы».

Сначала Аиссе получала домашнее воспитание, затем, по заведенному тогда обычаю, ее отправили в монастырь, где дочери порядочных семейств завершали свое образование. Девочек учили читать, писать, считать, рисовать, играть на клавесине, танцевать и заниматься рукоделием. Всему остальному их должен был обучить главный наставник девиц – мэтр Бомонд, или попросту светское общество. Надо сказать, в эпоху Регентства парижский свет был плохим воспитателем. Очень кратко, но точно охарактеризовал этот период Пушкин: «По свидетельству всех исторических записок, ничто не могло сравниться с вольным легкомыслием, безумством и роскошью французов того времени... Оргии Пале-Рояля не были тайною для Парижа; пример был заразителен... Алчность к деньгам соединилась с жаждою наслаждений и рассеянности».

Но и при молодом короле Людовике XV мало что изменилось. Если «король-солнце» Людовик XIV говаривал, бывало: «Государство это я!» – то Людовик XV, прозванный Прекрасным, довел эту мысль до логического конца: «После нас хоть потоп!»

Черкешенка вернулась из монастыря уже не заморским экзотическим существом, но сложившейся личностью, к тому же красавицей, вызывавшей восхищенные, а порой и завистливые взгляды. Хотя чему было завидовать? Сирота, бесприданница, живущая хотя и в достатке, но, в сущности, лишь по милости своих благодетелей. Г-жа де Ферриоль продолжала заботиться о девушке, как о собственных сыновьях, но независимость характера мадемуазель Аиссе, ее внутреннее благородство и чувство собственного достоинства порой начинали раздражать хозяйку дома. К тому же будущность воспитанницы оставалась туманной, намерения самого благодетеля, графа Шарля де Ферриоля, неясны.

Недотрога

Тем временем из Стамбула, через знакомых, доходили противоречивые известия. С одной стороны, посол де Ферриоль был «туркофилом» и даже перенял некоторые турецкие обычаи, с другой, мог бы служить примером патриота и мужественного дипломата.

Вот какой случай описал князь Дмитрий Кантемир. Во время праздника по случаю рождения внука короля во французском посольстве устроили фейерверк. Вдруг явился визирь султана с отрядом янычар и потребовал прекратить праздник. Граф де Ферриоль бесстрашно заявил: «Если вы насильственно посягнете на честь моего владыки короля и мои привилегии посла, то я... порохом, который тут собран, взорву этот дом, а вместе с ним – и себя самого, и моих гостей, и тех, кто захочет совершить насилие; моему королю я оставляю право отомстить за нанесенное оскорбление».

Турки решили не связываться с этим бешеным французом. Однако уже в этом эпизоде чувствуется нарастающее нервное напряжение, первые признаки душевного нездоровья де Ферриоля. Впоследствии его экстравагантные выходки все больше раздражали турок, он вел себя заносчивее султана, не раз превышал свои полномочия. Известно, что в последние годы своего посольства он, как настоящий «турецкоподданный», купил рабыню и прогуливался с ней под руку по Стамбулу, чем просто шокировал правоверных. Кончилось тем, что в 1709 году г-н де Ферриоль был отстранен от должности. Но его безумие зашло так далеко, что он не подчинился и отказался сдать дела. И только два года спустя его удалось отправить во Францию, насильно погрузив на корабль.

Итак, в 1711 году граф Шарль де Ферриоль окончательно вернулся на родину и присоединился к обитателям особняка на улице Нев-Сент-Огюстен. Родные ли стены, воздух ли Франции или дочерняя забота мадемуазель Аиссе произвели это чудо, но болезнь отступила, и граф буквально ожил. А когда взор его прояснился, он обратил его на мадемуазель Аиссе и обнаружил, что она прелестна и изысканна. Она же понимала и глубоко переживала двусмысленность их сосуществования под одной крышей, что называется, в «общих покоях». Мадемуазель Аиссе просила дать ей свободу, но благодетель отказал. Сохранилось его письмо, в котором он излагал свои чувства и намерения: «Когда я вырвал вас из рук неверных и купил вас, я не предполагал причинить себе такие огорчения и сделаться столь несчастным. Я рассчитывал, следуя велению судьбы, определяющей участь людей, располагать вами по своему усмотрению и сделать вас когда-нибудь дочерью или возлюбленной. Опять-таки судьба пожелала, чтобы вы стали той и другой, поскольку я не могу отделить дружбу от любви и отеческую нежность от пламенных желаний».

Граф сделал мадемуазель Аиссе предложение вступить с ним в законный брак, она ему отказала. Как отказывала многим вельможам, даже самому регенту – Филиппу II герцогу Орлеанскому. В одном из великосветских салонов регент увидел ее – и влюбился. Он заручился даже поддержкой г-жи де Ферриоль – но без успеха. Когда его ухаживания превратились в форменные преследования, мадемуазель Аиссе заявила регенту: «Если вы будете принуждать меня, я немедленно удалюсь в монастырь». Это был просто ошеломляющий ответ для Филиппа Орлеанского. До сих пор самые знатные дамы домогались его, мечтали оказаться в его постели. Но эта черкешенка!.. Регент нехотя отступился.

И все-таки с графом де Ферриолем мадемуазель Аиссе осталась до конца. Они прожили вместе больше десяти лет, мадемуазель Аиссе пользовалась относительной свободой: принимала гостей, выезжала в свет, посещала театры. Но, конечно, глубоко переживала подневольность своего положения. Принадлежать – не важно кому – без любви было стыдно и унизительно. Однако не могла она пренебречь своим долгом перед благодетелем, ухаживала за дряхлеющим графом и относилась к нему с почтением. Она жалела его, всю жизнь потом называла в письмах «бедным посланником». И в то же время отдавала ему должное, именуя за глаза «турком». В последние годы жизни граф Шарль де Ферриоль совсем потерял рассудок. Он умер в 1722 году в возрасте 75 лет после долгих и мучительных страданий.

Граф оставил мадемуазель Аиссе ренту в 4000 ливров, что на самом деле обеспечивало довольно скромное существование для женщины ее круга. Гораздо более щедрым подарком было то, что покойный обязал семейство Ферриолей выплатить мадемуазель Аиссе из своей части наследства целых 30000 ливров. Конечно, г-жа де Ферриоль, чья скупость становилась с годами просто неприличной, всячески затягивала исполнение обязательства. Она так замучила мадемуазель Аиссе жалобами и попреками, что во время очередной возмутительной сцены черкешенка бросила бумагу с обязательством в пылающий камин.

Не получила она денег и по завещанию своего искреннего доброжелателя и друга молодых братьев Ферриолей – принца де Бурнонвиля: его завещание загадочным образом исчезло. Мадемуазель Аиссе заметила по этому поводу: «Я очень рада, что оно (завещание) не сохранилось. Ведь те, кто ничего не знает о дружеском его ко мне расположении в ту пору, когда он бывал частым гостем г-на де Ферриоля, бог знает что стали бы болтать по этому поводу». Завещание принца де Бурнонвиля исчезло неспроста, и причина всем была известна: «...уже через четверть часа после его кончины было объявлено, что его вдова выходит замуж...» – а сводниками у постели умирающего были матушка вдовы и ее дядя-кардинал. Так обделывались дела в Париже!

В общем, мадемуазель Аиссе не суждено было стать обеспеченной, она всегда будет нуждаться в деньгах, делать долги, задерживать жалованье даже своей верной Софи, служанке и наперснице. Тем не менее после смерти графа мадемуазель Аиссе обрела независимость и средства к существованию. Однако дом де Ферриолей уже давно стал ей родным. Здесь она познакомилась со многими выдающимися личностями своего времени. Но мало кто по-настоящему понимал мадемуазель Аиссе. Еще меньше было посвященных в ее тайны. Может быть, именно загадочность этой дамы привлекала к ней внимание тайных и явных воздыхателей.

Восток – дело модное

...Она вошла, и в салоне зашептались: «та самая черкешенка», «бывшая рабыня», «наложница посланника де Ферриоля». Мадемуазель Аиссе с приветливой улыбкой кивала знакомым. Вот она заметила Вольтера и оживленно заговорила с ним. Стоявший неподалеку молодой аббат в фиолетовой сутане, с вьющимися белокурыми волосами, обрамлявшими румяное и полное лицо, не сводил глаз с мадемуазель Аиссе. Это был Антуан Франсуа Прево, автор уже известного романа «Записки знатного человека, удалившегося от света». Недавно как раз вышел седьмой том романа, в который аббат Прево включил новую повесть – «История кавалера де Грие и Манон Леско».

Аббат Прево залюбовался черкешенкой. Несмотря на духовное звание, он знал толк в женской красоте и пережил страстные романы, прежде чем их описать. Вольтер оглянулся, заметил Прево и подвел мадемуазель Аиссе к нему. «Это наша черкесская нимфа – мадемуазель Аиссе! – представил он. – А это аббат Прево, автор...»

«О! Автор «Записок знатного человека»! – перебила его мадемуазель Аиссе. – Здесь все читают ваш роман».

Она не стала ни хвалить, ни ругать книгу, но когда заговорила о «Манон Леско», ее голос дрогнул: «Эти сто девяносто страниц я читала, обливаясь слезами!»

Тут мадемуазель Аиссе позвали, и она, извинившись, удалилась. «Как вам понравилась прекрасная черкешенка?» – спросил Вольтер. «Она – мой новый роман», – ответил аббат Прево.

Многие исследователи считают, что на самом деле они никогда не виделись, но что Вольтер и братья де Ферриоль много рассказывали аббату о ней. Прево хотел познакомиться с мадемуазель Аиссе, от нее самой узнать ее подлинную историю. К несчастью, вскоре для самого аббата Прево настали черные дни, он долго скрывался за границей, а когда вернулся – мадемуазель Аиссе уже не стало.

История черкешенки уже не давала аббату покоя, наполнялась все новыми персонажами, обрастала живыми деталями. Он долго изучал записки путешественников о Турции и Востоке, прежде чем засесть за роман.

Восток и в особенности Турция были чрезвычайно модной темой в европейской литературе, в искусстве, и не только. В начале XVIII века на европейские языки были переведены сказки «Тысячи и одной ночи», и с тех пор восточные мотивы и персонажи потеснили классических героев и мифологические сюжеты Греции и Рима со страниц романов и с театральных подмостков. Особенно будоражил воображение европейцев гарем, сераль. Какой мужчина, в особенности француз, не воображал себя эдаким пашой, владыкой гарема! Но и некоторые дамы «галантного века» охотно разыгрывали роли одалисок в интимной жизни. Кстати, именно тогда появилась мода на женские тюрбаны, после чего этот головной убор не раз возвращался в гардероб женщины и в XIX, и в XX веке.

Теофея, сестра Манон

В романе аббата Прево «История современной гречанки» тоже есть увлекательный сюжет: тайна рождения, освобождение из сераля, коварные соперники, предательства и погони. Но роман не об этом. Он, как и «Манон Леско», о чувствах и страстях, которые определяют судьбы человеческие.

Французский посол выкупает из гарема знатного турка юную гречанку Теофею. Он совершает этот поступок из благородных побуждений, тайно, через подставное лицо – другого турецкого вельможу, который, в свою очередь, влюбляется в прекрасную гречанку. Посол рассказывает Теофее о свободе, которой пользуется европейская женщина, об идеале добродетельной жизни. И Теофея буквально перерождается, она осознает постыдность прежней жизни, стремится забыть ее. «Как видите, горестная судьба моя объясняется не склонностью к наслаждениям: я не опустилась до порока, а родилась в нем», – признается она своему благодетелю. Посол поначалу относится к Теофее как благородный покровитель. Но прошло совсем немного времени, и желание обладать побеждает благородный порыв. В душе посла борются высокие и низкие чувства, но побеждают всякий раз последние, распаляемые к тому же ревностью. В результате он отравляет жизнь и себе, и возлюбленной. Неутоленная страсть превращает его в больного старика, а гречанка умирает совсем молодой женщиной, так и не изведавшей ни свободы, ни любви, ни счастья.

Теофея – родная сестра Манон Леско, но, как это бывает меж сестер, с другим характером и противоположными устремлениями. Многим кажется неубедительным стремительное перерождение героини. Но это потому, что читатель замечает в истории гречанки лишь перемену участи, а не перемену себя. Так библейская Мария Магдалина не просто расстается с ремеслом блудницы, она расстается с прежней Марией и становится праведницей, святой. Такие преображения действительно сродни чуду, их вообще мало кому удавалось изобразить.

В русском переводе роман аббата Прево вышел под названием «История одной гречанки», без определения «современной». А жаль, ведь автор считал книгу созвучной идейным и духовным исканиям эпохи Просвещения. Впоследствии, как это часто бывает с выдающимися произведениями, каждая новая эпоха приоткрывала новые смыслы в старом тексте. И сегодня мы по-прежнему задумываемся: а может быть, деве Востока (гречанке только по рождению) было бы лучше, останься она гаремной женою? Ведь в начале романа Теофея была вполне довольна своим положением, у нее самой были рабы, а престарелый господин явно не утруждал свою любимицу. И сегодня, когда конфликт цивилизаций принимает порой форму кровопролитной войны, особенно ясно понимаешь, что насильственная европеизация или, тем более, американизация Востока – опасна и что «цивилизаторы» так же мало понимают другие народы, как во времена Прево.

Сходство героев «Истории современной гречанки» с мадемуазель Аиссе и г-ном де Ферриолем очевидно. Но сам аббат Прево отрицал это, он боялся бросить тень на доброе имя мадемуазель Аиссе. В предисловии ко второму изданию романа автор писал: «Читателю не следует видеть в героине ту прелестную черкешенку, которую знали и уважали многие порядочные люди и история которой не имеет никакого сходства с излагаемой историей». Но такое наивное отрицание очевидного сходства фактически указывало читателю на конкретную личность «прелестной черкешенки», послужившую прототипом гречанки Теофеи.

Вероятно, это издание 1741 года с предисловием Прево читала молодая француженка с газельими глазами, совсем недавно вышедшая замуж и ставшая виконтессой де Нантиа. Она роняла слезы на страницы книги, пожалуй, чаще других, самых чувствительных читательниц. Потому что мадемуазель Аиссе была для виконтессы де Нантиа самым близким человеком на свете...

Любить по-французски

Много лет спустя оказалось, что мадемуазель Аиссе сама раскрыла все свои тайны. Она поведала о себе, своих друзьях и недругах, своем времени и своей любви – с мудростью философа, искренностью исповедницы и подлинно французским литературным мастерством. В 1787 году были впервые опубликованы тридцать шесть писем мадемуазель Аиссе к задушевной подруге Жюли Каландрини.

Г-жа Каландрини была старше на двадцать пять лет, обладала возвышенной душой и высокими моральными качествами. Их переписка отразила семилетний, самый драматический период в жизни мадемуазель Аиссе.

Из ее писем мы узнаем, в какой обстановке она жила. Ее уважали, любили и защищали от несправедливых нападок выросшие сыновья Ферриолей – граф Антуан де Пон-де-Вель и граф Шарль-Огюстен д’Аржанталь. Дружила мадемуазель Аиссе с лордом Болингброком и его женой. Но вот отношения мадемуазель Аиссе с женской половиной дома Ферриолей были подчас мучительными. «Совместное существование с хозяйкой сего дома намного труднее, нежели была моя жизнь с бедным посланником, – признавалась мадемуазель Аиссе. – Я раз сто на дню вынуждена напоминать самой себе, что обязана ее уважать. Нет ничего горше, как выполнять свой долг из одного только чувства долга».

Еще хуже были отношения с младшей сестрой хозяйки – г-жой де Тансен. Эта дама проложила себе путь в высшее общество благодаря связям известного свойства. В частности, она долгое время была любовницей аббата Дюбуа, наставника будущего регента, а затем и самого Филиппа Орлеанского. Наверное, на этом основании г-жа де Тансен требовала к себе особо почтительного отношения. Смолоду эта «прекрасная негодяйка», как назвал ее Дени Дидро, постриглась в монахини, затем бежала из монастыря, при содействии брата-кардинала получила от Папы Римского освобождение от обета, но без права вступления в брак. Вернувшись в Париж, она пустилась во все тяжкие, родила ребенка, судьбой которого никогда не интересовалась (ее сын-подкидыш стал знаменитым философом д’Аламбером). Мадемуазель Аиссе в письмах упоминает недавний «подвиг» г-жи де Тансен: знатный дворянин Ла Френе, измученный любовницей-сердцеедкой, застрелился в ее кабинете, его завещание оказалось форменным обвинительным актом против г-жи де Тансен. Эта дама больше трех месяцев провела в Бастилии, пока ее не оправдали.

К домашним неурядицам мадемуазель Аиссе добавлялись постоянные денежные затруднения. «Деньги, деньги! Сколько вы подавляете честолюбий! Сколько благих намерений вы обращаете в дым», – писала мадемуазель Аиссе.

Мадемуазель Аиссе сообщает г-же Каландрини о событиях при дворе, последних назначениях, парижских новостях. И своими наблюдениями дополняет картину нравов. Одни из них курьезны, как, например, «история с панье» (панье – дословно «корзина», в данном случае – каркас, на который надевались юбки): королева сочла, что слишком пышные юбки принцесс заслоняют ее собственную; пришлось первому министру кардиналу де Флери установить дистанцию между королевой и принцессами; тогда принцессы возмутились и потребовали отодвинуть от них герцогинь... Другие истории довольно мрачные, как, допустим, смерть выдающейся актрисы Андриенны Лекуврер, будто бы отравленной по приказу ревнивой соперницы, герцогини Бульонской, женщины «жестокосердечной, необузданной и чрезвычайно распутной» (по словам мадемуазель Аиссе).

Письма мадемуазель Аиссе пестрят сообщениями об амурных похождениях: «Госпожа де Парабер рассталась с г-ном первым конюшим, и г-н д’Аленкур теперь неотлучно при ней»; «У госпожи де Нель состоял в любовниках г-н де Монморанси – связь эту в свое время устроил Рион, теперь он счел своевременным ее разорвать и подсунул своему приятелю госпожу де Буффлер. Госпожа де Нель в отместку пустила слух, будто он зарится на королеву»; «Принц де Кариньян все так же влюблен в свою Антье. Эта тварь увлеклась генеральным откупщиком г-ном де Ла Поплиньером, острословом и слагателем песенок». И так далее, и так далее. Но вот действительно пример верной любви: сын распутного регента Филиппа Орлеанского – герцог Луи Орлеанский после смерти жены удалился от света, вел жизнь уединенную, а затем и вовсе ушел в монастырь.

Удивительно, но близкими знакомыми мадемуазель Аиссе сделались едва ли не самые известные куртизанки того времени – г-жа де Парабер, бывшая фаворитка регента, сменившая затем множество любовников, и г-жа дю Деффан, тоже «дама приятная во всех отношениях» и хозяйка великосветского салона. Они тянулись к добродетельной черкешенке, а она не отталкивала их, хотя осуждала разврат. Потому что и сама носила в сердце муку раскаяния, потому что умела разглядеть в падших доброе и чистое. В свою очередь, и куртизанки открылись по отношению к мадемуазель Аиссе с наилучшей стороны, особенно когда она уже была безнадежно больна.

И все-таки – любовь

В 1720 году мадемуазель Аиссе встретила мужчину, который пленил ее сердце. Это был шевалье Блез-Мари д’Эди, рыцарь Мальтийского ордена (отсюда титул «шевалье» – рыцарь, кавалер, дословно «всадник») . Кавалеры Мальтийского ордена составляли цвет европейского рыцарства, вступая в орден, они давали обет безбрачия наравне с монахами. Шевалье д’Эди воевал, служил при дворе и незадолго до знакомства с мадемуазель Аиссе получил чин полковника. Несмотря на то что шевалье был приближен ко двору регента Филиппа Орлеанского, а затем входил в окружение его дочери герцогини Беррийской, он оставался «рыцарем без страха и упрека», как писал о нем Вольтер. Более того, в трагедии «Аделаида Дюгеклен» Вольтер вывел его в образе благородного рыцаря де Куси.

Snap_2012.03.25_23h28m11s_008_ (350x514, 32Kb)Ему было двадцать восемь лет, ей двадцать семь, когда они полюбили друг друга, впервые и навсегда. Остается только поражаться тому, что они сумели сохранить в тайне и свои отношения, и беременность мадемуазель Аиссе, и рождение дочери Селини 26 апреля 1721 года. А ведь еще жив был «турок» – граф де Ферриоль! Об их любви знали только самые близкие друзья, а про их дитя – лишь супруги Болингброк. Впоследствии, разумеется, еще г-жа Каландрини.

Шевалье д’Эди с самого начала их отношений предложил мадемуазель Аиссе руку и сердце. Но черкешенка отказала и ему, хотя именно брака с ним она желала больше всего на свете. Но она не могла допустить, чтобы д’Эди из-за нее нарушил обет мальтийского рыцаря, потерял имя благородного человека в глазах света, сломал блестящую карьеру. Кроме того, Аиссе была «не ровней» возлюбленному, их брак стал бы мезальянсом, к тому же на ней пятном лежало сожительство с де Ферриолем; шевалье д’Эди мог бы пожалеть о своем выборе, а мадемуазель Аиссе не хотела стать причиной его разочарования и страданий. Одним словом, она поступила в соответствии со своими представлениями о чести. Но этим обрекла себя и возлюбленного на постоянные мучения другого рода: всегда таиться, лгать, жить в разлуке с дочерью. Несмотря на то что в свете на внебрачные связи смотрели сквозь пальцы, для добродетельной мадемуазель Аиссе такие отношения были источником постоянных мучений. Да и старшая подруга, г-жа Каландрини, осуждала порочную, с ее точки зрения, связь. «Но любовь моя непреодолима, все оправдывает ее, – отвечала мадемуазель Аиссе. – Сердце мое открыто перед вами. Не стану писать об угрызениях совести, которые терзают меня, они рождены моим разумом; шевалье и страсть к нему их заглушают».

Девочку вскоре после рождения отдали на воспитание в монастырь в городе Санс. В метрической книге родителями Селини были записаны морской офицер Блез Ле Блон и Шарлотта Мери, то есть частично названы подлинные имена отца и матери. Мадемуазель Аиссе навещала дочь, жила в монастыре по нескольку дней, но не открывала, кем она приходится девочке на самом деле. Видимо, Селини каким-то сверхъестественным образом чувствовала, что эта добрая дама ей не чужая. «Меня бедняжка любит до безумия, – писала мать после посещения монастыря, – она до того обрадовалась, увидев меня, что едва не лишилась чувств». Тем тяжелее были их расставания: «Тут бедняжка залилась слезами и упала на стул, потому что у нее не было сил держаться на ногах, и все обнимала меня и говорила: «У меня нет ни отца, ни матери, прошу вас, будьте вы моей матерью, я люблю вас так, как если бы вы и в самом деле были ею». Представьте себе, сударыня, в какое состояние повергли меня ее слова...»

Жизненные невзгоды и болезнь усугубляли нравственные страдания мадемуазель Аиссе, и в последний год своей короткой жизни она решила прекратить связь с д’Эди, принести покаяние и получить отпущение грехов. О своем решении она, конечно, известила шевалье д’Эди и с волнением ждала его ответа. Он ответил также письмом, опасаясь «обнаружить слезы, кои не властен буду удержать». «Будьте спокойны, будьте счастливы, моя дорогая Аиссе, – писал он, – мне безразлично, каким образом вы этого достигнете – я примирюсь с любым из них, лишь бы только вы не изгоняли меня из своего сердца».

Последнее письмо мадемуазель Аиссе особенно печально, а заключительные строки исполнены горьких откровений: «Жизнь, которой я жила, была такой жалкой – знала ли я хотя бы мгновение подлинной радости? Я не могла оставаться наедине с собой, я боялась собственных мыслей. Угрызения совести не оставляли меня с той минуты, когда открылись мои глаза, и я начала понимать свои заблуждения...»

Она умерла от чахотки 13 марта 1733 года. Ее предсмертная тоска естественна. Но, возможно, прав был французский писатель Поль де Сен-Виктор, написавший о мадемуазель Аиссе: «Если она страдала, то она и любила, а один час страсти стоит сам по себе целой вечности». Ее письма к тому же стали «маленьким шедевром» французской литературы.

Шевалье д’Эди после смерти возлюбленной забрал их дочь из монастыря и воспитал в ней глубокое уважение к матери. Общая любовь к мадемуазель Аиссе стала своеобразным семейным культом. Д’Эди вскоре вышел в отставку, жил в родовом поместье в Перигоре, а в преклонном возрасте перебрался к дочери, вышедшей замуж и ставшей той самой виконтессой де Нантиа, чей образ едва мелькнул на наших страницах. Он никогда даже не помышлял о том, чтобы соединить свою судьбу с другой женщиной.

Сергей МАКЕЕВ
“Совершенно секретно”

К слову, конструкторское бюро ЗиСа сыграло значительную роль в разработке как первого отечественного троллейбуса ЛК-1 («Лазарь Каганович. Первый»), собиравшегося на московском Сокольническом вагоноремонтном заводе, так и второго — ЯТБ-1. Его название расшифровывается как «Ярославский троллейбус, Первый». Образцом для ЯТБ-1 стали британские троллейбусы, два образца которых приобрел главный конструктор ЯГАЗа В.В.Осепчугов во время командировки в Великобританию в октябре-ноябре 1935 года.

ЯТБ-1 и ЯТБ-2 имели меньше посадочных мест, чем устаревший ЛК-1 (33 места для сидения и 17 мест для стоячих пассажиров против 55). Ширина проема двери — всего 75 см. На снимке также хорошо видны роликовые токосъемники. Фото предоставлено Дмитрием Дашко

Как водится, решение о производстве троллейбусов принималось в спешке, когда годовые фонды предприятия уже были выбраны. Под новое дело использовали помещения ФЗУ — фабрично-заводского училища. Обойный участок разместили в раздевалке, жестяницкую — в литейной мастерской, компрессоры пневматического привода тормозов собирали в красном уголке инструментального цеха, кузова — во дворе завода, под навесом.

В начале июля 1936 года директор ЯГАЗа В. А. Еленин получил телеграмму от народного комиссара тяжелой промышленности Орджоникидзе: «Утверждаю график выпуска троллейбусов: август — 30, сентябрь — 45, октябрь — 50, ноябрь — 60, декабрь — 85. Предлагаю твердо его придерживаться. Примите все меры, мобилизуйте рабочих, стахановцев, инженерно-технических работников, весь коллектив завода на выполнение этого важнейшего задания».

Нарком Орджоникидзе имел славу человека свойского, отнюдь не такого жесткого? как, скажем, нарком Каганович, но и его графика — взятого с потолка, не опирающегося ни на какие реальности — нельзя было ослушаться.

Троллейбусы ЯТБ-4 на улице Артема в городе Сталино (теперь — Донецк). ЯТБ-4 узнаются по отсутствию на крыше ящика со вспомогательным электрооборудованием. Фото: http://photo.tramvaj.ru

К серийному производству троллейбусов приступили, не изготовив опытного образца, не проведя испытаний. Выручали смежники — московский ЗиС, поставлявший задний мост с червячной главной передачей, московский же завод «Динамо» (электрооборудование). Для изготовления кузова требовался особый участок с большим складом, где сушились бы деревянные заготовки. Не имея такового, ярославцы договорились сушить лес… на Калининском вагоностроительном заводе и в Москве — на заводе имени Рудзутака. Деревянные детали изготавливали Сокольнический вагоноремонтный завод и ряд предприятий в Ярославле.

Первый троллейбус выпустили 25 июля 1936 года.

Это о нем рапортовала газета «Правда» от 5 августа 1936 года: «В Москву прибыл выпущенный Ярославским автозаводом новый троллейбусный вагон, отличающийся значительными преимуществами, в сравнении с идущими сейчас в Москве вагонами. Он имеет красивую окраску. В вагоне — 34 удобных мягких места. Для отопления зимой поставлены 6 электрических печей. Двери открываются и закрываются автоматически, как в вагонах метрополитена. Внутренняя отделка вагона очень изящна. В случае прекращения на линии тока электрического освещения в вагоне зажигаются два ярких фонаря, получающих ток от аккумуляторов. Для шофера поставлено удобное кресло. Ход у нового вагона бесшумный и эластичный. Этому способствуют полубаллоны на колесах и червячная передача вместо обычной».

Оставляя за рамками критики стиль изложения, прокомментирую некоторые из затронутых корреспондентом «Правды» моментов. «Удобное кресло» водителя отнюдь таковым не являлось. Водитель не был ничем отгорожен от пассажиров, что не способствовало его сосредоточению на управлении вагоном (в особенности с учетом того, сколько народа тогда набивалось в салон). Червячные редукторы заднего моста ЗиС разработал и изготовил с браком — как писала заводская многотиражка, «за небольшой промежуток времени при эксплуатации троллейбусов случилось 113 аварий редукторов задних мостов».

Малоизвестная история троллейбусов ЯТБ: вагоны продолжали курсировать по оккупированному немцами Донецку в годы войны по линии Studstaedtchen — Stahlwerk. Еще два вагона в 1943 году были по личному указанию гауляйтера Эриха Коха вывезены из Киева в Кёнигсберг, где положили начало тамошнему троллейбусному сообщению. Фото: Wikipedia

Задание наркома Орджоникидзе завод, разумеется, сорвал: до пятого сентября выпустил всего 7 троллейбусов. Однако сам по себе случай освоения нового изделия был беспримерен: с ходу, с колес вносились усовершенствования в конструкцию. Уже десятая по счету машина имела массу 8,9 т против запредельных 9,5 т у первой. К слову, останавливать такую массу помогала рекуперативно-реостатная система торможения, частично возвращавшая энергию в сеть. Прежний троллейбус ЛК-1 обходился механическими тормозами.

До конца 1936 года ярославцы отгрузили 119 машин вместо положенных 250. Основная часть поступила в Москву, а шесть образцов — в Ленинград.

Петербужский энтузиаст Алексей Гонтарёв восстановил найденный им ЯТБ-1. Фото: wwwretro.tramway.ru
Петербужский энтузиаст Алексей Гонтарёв восстановил найденный им ЯТБ-1. Фото: wwwretro.tramway.ru

Браку и срыву наркомовских поставок нашли типичное для своего времени объяснение: на заводе разоблачили «вредителей». В июне 1937 года директора ЯГАЗа Еленина сняли. В многотиражке послушно написали: «Разоблачен враг народа, бывший директор завода Еленин. Еленин много напакостил заводу. Его вредительская подрывная деятельность была направлена главным образом на разрушение и вывод из строя станочного парка. Враг бил по самому ощутимому месту на заводе».

Несмотря на недостатки, ЯТБ-1 был действительно шагом вперед, по сравнению с ЛК-1, хотя и использовал такой же электродвигатель. Водительское сиденье регулировалось по высоте, тормоза оснащались пневмоприводом. И даже рулевое управление без усилителя не утомляло водителя. Он разгонял вагон при помощи косвенной неавтоматической реостатно-контакторной системы управления (РКСУ). Нажимая педаль «газа» (контроллера), водитель коммутировал низковольтные электрические сигналы, которыми управлялись высоковольтные контакторы. Система располагалась за левой створкой «шифоньера», как называли отсек в передней части вагона, где находилось высоковольтное оборудование и куда вели распашные дверки с вентиляционными прорезями.

Конструкцию троллейбуса продолжали совершенствовать. На модификации ЯТБ-2 появилась водительская дверь, исчез промежуточный карданный вал и трансмиссионный дисковый тормоз — из-за пользования им нередки были случаи обрыва карданного вала с последующим повреждением воздушных магистралей и пневматических камер тормозов.

Исчезла и странная рама с целыми тремя (!) лонжеронами. Дело в том, что двигатель, силовая передача и редуктор на троллейбусе были сильно смещены влево (задумано это было для понижения уровня пола). Третий швеллер у ЯТБ-1 проходил почти вдоль продольной оси троллейбуса, видимо, для обеспечения дополнительной жесткости.

На ЯТБ-4 роликовый токоприемник заменили скользящим графитовым башмаком, как на всех современных троллейбусах. Ось ролика истиралась за 8–10 дней работы на московских маршрутах.

Кроме Москвы, троллейбусы ЯТБ работали в десяти городах СССР. До начала Великой Отечественной войны ЯАЗ построил в общей сложности 836 вагонов ЯТБ-1, ЯТБ-2, ЯТБ-4, ЯТБ-4А и ЯТБ-5.